Ольга Шабурова Цвет времени: советское зелёное
Когда мы говорим о политике цвета в советском мире, чаще всего слышим — безликий, бесцветный, серый-унылый. Это слишком общий, схематичный взгляд. Да, сочетание серого повседневного и красного праздничного (революционного) считываются практически сразу. Разговор, скажем, о поздравительных открытках позволяет увидеть объем и формы этих сочетаний.[1] Но были ведь и другие цвета советской жизни, другие цветовые маркеры в социальном дизайне советских пространств. Их смыслы и символика могут помочь полнее раскрыть специфику феномена советского. В книге «Советский мир в открытке» мы делали такую попытку — обращались к анализу голубого как цвета советской романтики, отразившего оттепельную атмосферу и ставшего выразителем формулы советской мечты[2].
Сейчас мне кажется интересным и важным разговор о советском зелёном. Понятно, что вести разговор об этом цвете из настоящего дня невозможно без тех твердо закрепившихся значений, которые работают сегодня уже в логике идеологического дискурса. Так, М. Пастуро в своем исследовании зелёного убедительно показывает, как этот цвет проходил своеобразную эволюцию значений и стал сегодня тем, что однозначно считывается любым человеком европейской культуры (М. Пастуро, и мы вслед за ним, не берём здесь версии мусульманского мира). С эпохи романтизма зелёный стал цветом природы, а затем — цветом свободы, а теперь еще и — цветом здоровья, гигиены, спорта и экологии, — отмечает М. Пастуро. И далее он говорит: «Его история в Западной Европе — отчасти история переоценки ценностей. Долгое время он был редким, нелюбимым или даже презираемым цветом, сегодня же ему поручена невыполнимая миссия — спасти планету»[3].
Если брать основное современное значение зелёного — защита природы и всего живого — то такая тема в советском мире в повестке дня несомненно была. Она не имела политического оформления (партия зелёных и Грета Тумберг не могли присниться и в страшном сне), но экологическое воспитание осуществлялось. Мы все с детства были членами Всесоюзного общества охраны природы, — платили копеечки, клеили марочки и ругали мальчишек-безобразников, которые истоптали клумбу во дворе. А еще проводили Праздники птиц и делали скворечники.
Но важнее и интереснее была социальная практика, которая так и называлась — озеленение. От образа «города-сада» (версия советского рая) к реальным практикам создания зелёной среды были выстроены конкретные строительные мостики. Тема озеленения действительно относилась к области строительства и осуществлялась по четким правилам и нормам (гостам). Базовый текст по этой теме (понятно, что это большая зелёная книга) так и назывался «Озеленение советских городов», издан Государственным издательством литературы по строительству и архитектуре в 1954 году[4]. Работа по проектированию и внедрению озеленения в благоустройство городов прямо так и называется — зелёное строительство: «Зелёное строительство стало в нашей стране делом большого государственного значения»[5] . Идеологическая отсылка (все, как положено) — подписанный Лениным в 1921 году государственный декрет об охране памятников природы, садов и парков. Книга систематизирует эти практики зелёного строительства, вводя четкую градацию парков, скверов, бульваров, набережных, жилых кварталов, озеленяемых промышленных зон и пр. Читая об отличии например сквера от бульвара, нам тогда невозможно было представить, что такие пространства советской жизни (сквер, парк и пр.) могут получить политическую смысловую нагрузку и войдут в наши дни в актуальную политическую повестку.[6]
Что для нас здесь интересно с точки зрения советской символизации зелёного? Прежде всего, само понятие «зелёное строительство». Это не какой-то там ландшафтный дизайн, который нынче востребован в пространствах частного домовладения. Это определенная государственная стратегия, которая способна вести проектирование зелёного строительства и его реализацию в масштабе всей страны и всех типов городов. Надо сказать, что сегодня такие попытки тоже осуществляются в московских проектах благоустройства — амбициозных и очень масштабных. Но термин «зелёное строительство», кажется, ушел, а вот понятие «озеленение» по-прежнему работает.
Во-вторых, очень интересный переход от прилагательного «зелёный» к глаголу «озеленять». Очевидно, что «озеленять» — это осуществлять конкретную и всем понятную деятельность. Попробуйте перевести в глагол название любого другого цвета — скажем «обелять», «очернять» — что получается? В данном примере видно, что это, конечно, не практическая деятельность, а какая-то область морально-риторических усилий и оценок.
И наконец нам интересно, как в советских практиках озеленения рождается и укрепляется ритуальная составляющая. Часто акты озеленения наделяются какими-то дополнительными смыслами. Например, мемориальными.
Традиция закладки садов, парков, аллей в связи с каким-то событием и с целью его меморизации сложилась давно[7]. В советском обществе она особенно активно разворачивается после Великой Отечественной войны как практика создания мемориальных мест через озеленение (зелёное строительство). Множество парков и аллей создано в память о погибших воинах, о жертвах блокады, в память о встречах фронтовиков-однополчан и т.д. Среди самых известных — Мемориальная аллея памяти в Московском парке Победы в Санкт-Петербурге (создана к 60-летию снятия блокады), Аллея Славы в Москве в Парке Победы, в память о космических достижениях — Аллея Космонавтов в Москве. Такие мемориальные практики озеленения утверждались в качестве ритуала в советской жизни повсеместно — выпускники высаживали на память свою аллею в школьном саду, побратимские встречи городов/поселков тоже отмечались зелёными посадками и т.д. У политиков сложилась устойчивая традиция — до сих пор президенты во время своих «встреч на высшем уровне» дружно высаживают деревья, пытаясь символизировать этим что-то хорошее.
В теме советского «озеленения» есть еще один интересный сюжет, связанный с отношением к цветам. Цветы в советской повседневности становятся важным колористическим маркером, хоть как-то разрывающим монотонность и серость будней. Они символизируют праздник. Все советские праздники отмечены цветами и нагружены их символикой. От революционного символа (красная гвоздика и осенние листья в Октябрьский праздник) к Международному женскому дню (желтая мимоза), затем Первое сентября (гладиолус с астрами), красные розы на юбилей и т.д., — так закрепляется символический календарь жизни советских поколений.
При этом цветы твердо стоят в первых рядах советского дефицита. Одной из форм преодоления такого дефицита становится включение «зелёного строительства» в индустриальные пространства. Помимо озеленения заводских территорий каждое приличное предприятие строит отдельный цех (он именуется и нумеруется именно как цех) — это заводская оранжерея. Производство цветов на заводе решает сразу несколько задач — поддерживает статус руководителей (оранжерею иметь на заводе престижно так же, как например, иметь свою солидную хоккейную команду), готовит цветочную рассаду для города (особенно если это моногород — всё озеленение опять же лежит на заводе), украшает собственную территорию и помогает проводить свои праздники (награждать передовиков и юбиляров и пр.).
В календарь советских праздников постепенно встраивается Праздник цветов, который как правило проходит ближе к концу лета. Часто он вписывается в День города (как это был в Свердловске) или приближается к началу учебного года в школах. Этот праздник подводит итоги садового лета и становится праздником всех советских «шестисоточников».
Сюжет про советское и цветы заслуживает отдельного разговора, но сейчас ограничусь обращением к одному интересному документу, который передает пафос и девизы советского озеленения. Это листовка, приглашающая москвичей на большой городской праздник цветов летом 1960 года. Массовое гуляние и карнавальное шествие по центру Москвы должно всех вовлечь в это радостное событие: «16 августа во всех московских квартирах и в руках каждого москвича должны быть цветы. Цветы — спутники нашей жизни. Цветы — олицетворение мира на земле. Цветы украшают наш вдохновенный труд. Превратим столицу нашей Родины в цветущий сад!».
Помимо живой зелени в советских пространствах было много декоративного и функционального зелёного. Порой кажется, что зелёным было всё, всё было одето в этот цвет. Дома и заборы, поезда и электрички, люди и вещи.
Вглядываясь пристальнее, увидим важное разделение — зелёное вне своего дома (общественные пространства) и зелёное в частном пространстве, у себя дома. Эти маркеры зелёного выполняли разные задачи и даже порой спорили друг с другом, противостояли друг другу.
Так, общественное пространство, облаченное в зелёное, было в общем очень унылым, а зелёное здесь было чаще всего темным. Покрашенные зелёной краской стены в подъездах домов, в школах, больницах и других общественных местах. В 70-е годы появляются в огромных количествах зелёные дощатые заборы. Ими закрывают всё неприглядное, то, что не хотелось бы показывать. Такая маскировка под «живой» цвет. В Свердловске 70-х-80-х таким запоминающимся забором был отрезок при въезде в город со стороны Московского тракта. Таким образом закрыли улицы цыганского поселка. Сейчас там тоже забор, но уже бетонно-серый, на века. Тогда даже называли руководителя области «волшебником изумрудного города». Сейчас трактовки этой шутки противоречивы, некоторые считают, что речь скорее идет об известном Малышевском изумрудном руднике. Но мне помнятся именно эти зелёные заборы.
Такое зелёное, покрывшее большую часть общественного пространства, можно назвать «казенным зелёным». И, конечно же, задаемся вопросом — почему именно зелёный цвет был повсюду? И именно такой зелёный — темный, порой грязноватый, как раз неживой? Было ли это идеологическим посланием и каким? Какую символическую нагрузку несли эти километры зелёного?
Версии ответа (а у нас нет однозначного ответа на этот вопрос) выводят нас не в область символического, а скорее в область материального, технологического. Ну про то, что «бытие определяет сознание». А бытие было бедное, послевоенное и позднее — застойно-дефицитное. Вряд ли какие-то художники-архитекторы решали как им самовыразиться, что и чем красить. Просто это был самый доступный вариант. Этот зелёный, эта краска, были остатками военных запасов. И кроме того зелёная краска долго была самой дешевой и доступной. Двигаясь таким путем, мы оказываемся перед очень важной темой — связь зелёного и войны. Милитари зелёный для нашей истории ХХ века был очень привычным и повсеместным. Не будем углубляться в историю, скажем, русского мундира. Но к началу Великой Отечественной войны краски Советской армии были как раз такими. Зелёный цвет танков и другой военной техники, одежда военных — гимнастерки, плащ-палатки, пилотки, вещмешки и плюс зелёный котелок пехоты (шинели при этом были серыми) — составляли такое тело массы, которое должно было сливаться с зелёными просторами. Это еще не в чистом виде камуфляж и не цвет хаки, который появился раньше в Британской армии, а более символичным стал во второй половине ХХ века («Шар цвета хаки» Бутусова). Милитари зелёный был важным маркером жизни страны и во время войны, и еще долго-долго после нее.
Послевоенная советская масса наверное еще до 70-х «донашивала» этот военный зелёный цвет. Выцветшие зелёные гимнастерки, плащ-палатки, пилотки и прочая военная утварь еще долго жили в нашем быту. Во многом этот антураж определял и тип/стиль советского мужчины («а я люблю военных, красивых — здоровенных …»). А на военных парадах продолжали идти зелёные танки и машины, и этот зелёный сочетался с советским праздничным красным — так выглядели наши послевоенные праздники практически до конца советской эпохи. (Кстати, это отдельный сюжет — о связи зелёного с красным, см. например британскую символику).
Тотальность казенного зелёного в оформлении общественных пространств позднего социализма объясняется иногда чисто технологической причиной — зеленая краска была наиболее дешевой в производстве. Эту версию называют дизайнеры и технологи (в моем небольшом опросе). Говорят, что сейчас самая дешевая в производстве серая краска и поэтому мол Москву часто красят этим цветом. Вопрос технологии производства красок вообще очень сложный. М.Пастуро в своей книге много говорит об истории этих процессов, отмечая, что зелёный являлся не основным цветом, а дополнительным, получали его через смешение других красок (прежде всего — синего и желтого), долго велся поиск натуральных, а потом и сложных искусственных красителей, много историй про ядовитые составляющие зелёного. Легенда о смерти Наполеона на острове Святой Елены, кстати, тоже связана с этим моментом в развитии зеленого[8].
Почему же зелёный был наиболее дешевым в производстве цветом? Оставлю эту тему для дальнейших дискуссий и поисков ответа — просто обозначу ее как перспективу в дальнейшем исследовании загадок зелёного.
Помимо зелёного-милитари в советских общественных пространствах заметен такой зелёный, который располагается как бы между большим, открытым социальным пространством (военные парады, цвет зданий и поездов, парки и скверы и пр.) и зелёным в помещениях. Тот зелёный, который я назвала «казенным» [9], тоже имеет дифференциацию. Зелёный как просто фон внутри казенных зданий (больницы, школы, конторы и подъезды в массовом жилфонде) и зеленый в другом типе советских общественных помещений. Я говорю о той пространственной среде, где советский человек может и должен ощутить некую ауру статусного и возвышенного. Это «храмовые» здания советской культуры — театры, Дворцы культуры, библиотеки, музеи.
Название «Дворцы культуры» говорит само за себя — здесь много пространства, света, парадные лестницы, солидная мебель. И много крупной живой зелени; обязательно в таких помещениях располагаются фикусы, пальмы и пр. Зеленый работает как важный акцент в стилистике ковровых дорожек (они либо зелёного цвета, либо в сочетании красного и зелёного) и в важнейшем символе советского культурного производства — в лампе с зелёным абажуром. Эти зелёные лампы, служившие всем, кто бывал в советских библиотеках, были и остаются символом обращения к высокому. Они включены в работу важного советского культа — культа книги.
В этот же ряд зданий и в той же логике включались университеты и другие учебные заведения. Но, разумеется, в определенной, порой достаточно жесткой, иерархии. Университеты и Академия наук — вершина этой иерархии. Уральскому государственному университету им. Горького досталось здание Уральского Совнархоза — наверное самое пафосное и солидное здание Свердловска той поры. В 60-70е годы студенты действительно могли ощущать, что приходят в Храм науки (одна входная дверь чего стоит). Но еще большую солидность и значимость могли ощущать руководители и преподаватели вуза. Кабинет ректора и многие кабинеты заведующих кафедрами были оформлены в формате «Большого стиля» — паркет, дорогая деревянная мебель и панели, ковровые дорожки, картины и большие зеркала. И главный акцент — столы с зелёным сукном. До сих пор зал ученого совета пользуется этими столами.
У М. Пастуро с таким зелёным (особенно с зелёными столами) связана другая линия ассоциаций. Он отсылает к игровым пространствам. Ведь зелёные столы в памяти западного человека — это прежде всего казино и вообще столы для азартных игр (карты, кости, шашки, бильярд и пр.). Такой зелёный выступает символом играющей публики, включая туда, кстати, и игровые пространства стадионов. Он видит символическое родство между спортивной площадкой и игорным сукном.
Восприятие зелёного сукна у советского человека кажется мне все-таки иным. Как-то не очень мы были искушены столами казино и пр. Но тема «судьбы» (еще один коррелят зелёного в западной истории этого цвета) мог по-другому прочитываться в значениях советских зелёных столов — несомненно важных и статусных. Столов, за которыми принимаются решения. Можно ли эту стилистику начальственных кабинетов назвать «бюрократическим зелёным»? Есть такая номинация для зелёного у М. Пастуро.[10] Нам представляется, что такой зелёный, наполнявший статусные советские пространства, работал не только на конкретный образ власти, а нес более широкий символический посыл, создавая ощущение устойчивости, стабильности, непоколебимости системы. «Это было навсегда» — еще и про это.
Такой зелёный активно работает и на создание особого типа уюта. В неприютных советских пространствах должны обязательно быть такие оазисы. Они располагаются посредине между площадями и недостаточно пока уютным миром советского жилья (коммуналки, общаги, бараки и пр.). Понятно, что приходя в Университет, Дворец культуры, Дворец пионеров, библиотеку, театр, советский человек оказывался в ином пространственном измерении — плоский и бедный мир повседневности отступал; эти пространства давали «высокий купол» для позитивной советской идентичности, сопрягали уровни бытия и быта советского человека.
А что же наполняло пространство частной жизни советского человека? Как было «окрашено» его жильё? Разговоры про старый быт и борьба с мещанством (бедные фикус и канарейка) шли волнами. Но в 60-х годах, во время хрущевской жилищной революции, когда люди стали получать свое собственное отдельное жилье, тема уюта стала вполне легитимной. Более того, происходит важнейший поворот в эстетике/идеологии жилья. То, что С. Ушакин назвал «эстматом».[11] Тип и наполнение жилья меняются. Появляются воздух и свет. Легкие занавески (с веселыми легкими принтами или прозрачный тюль), изящный журнальный столик на трех ножках, уютный торшер и пр. Меняется, конечно, и цветовая гамма. На смену тяжелым ковровым дорожкам красного/зелёного и тяжелой темной драпировке приходят другие цвета. Мне представляется, что наиболее интересно новые цветовые акценты передает посуда. Обратимся к ней.
От редакции. Полностью статья «Цвет времени: советское зелёное» Ольги Шабуровой будет опубликована в 1 номере журнала 2021 года
[1] Шабурова О. Советский мир в открытке. М.— Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2017.
[2] Там же. Глава 3: Голубые города: конструируя мечту.
[3] Пастуро М. Зеленый : история цвета. М.: Новое литературное обозрение, 2018, стр.7.
[4] Озеленение советских городов. Пособие по проектированию. М. Государственное издательство литературы по строительству и архитектуре, 1954.
[5] Там же, стр. 6
[6] Сегодня «битва за сквер» может дать название новому сообществу или движению, как это было в Екатеринбурге, и однозначно вписать слово «сквер» или «пруд» в актуальнейшую политическую повестку. Или, например, «парк культуры» в современном осмыслении очень далеко уходит от образа зелёных дорожек и фонтанов, а становится ядром новой политической метафоры, которую раскрывает М.Ямпольский в своем исследовании «Парк культуры. Культура и насилие в Москве сегодня», М. Новое издательство, 2018.
[7] Одно свежее впечатление в эту тему. Часто проезжая по Ильинскому шоссе, только недавно заметила, что на старых липах вдоль дороги между Ильинским и Глухово появились какие-то маленькие грязные таблички. Каково было мое удивление, когда подобралась и прочитала: Аллея Славы, высаженная графом А.И.Остерманом -Толстым в 1818 году в память о воинах, погибших на Бородинском поле. Объект культурного наследия, охраняется государством. И номер на каждом дереве. То есть липам больше 200-х лет. Липы живы, а вот память уже кажется нет. Уверена, что водители и пассажиры пролетающих здесь сотен машин, не знают о том, что значат эти деревья.
[8] Кассия Сен-Клер. Тайная жизнь цвета. М. Бомбора, 2018. (в главе о зелёном фрагмент «Зелень Шееле», стр. 224); Пастуро М. Указ. сочинение, глава 3, стр. 63 и далее.
[9] Пастуро М. Вспоминает, что в детстве встречал обозначение “административно-зелёный ”. См. об этом : Пастуро М. Цвета нашей памяти. СПб. Alexandria, 2019, стр.256.
[10] У М.Пастуро есть заметки о зелёном как «эмблематическом цвете бюрократии». Он описывает серо-зелёный цвет присутственных мест, где человек встречается с бюрократией.
См.: Пастуро М. Зелёный. История цвета. М. Новое литературное обозрение, 2018, стр. 131.
[11] См. Ушакин С. Сервантики застоя: о красоте и пользе советского вещизма. // Это было навсегда. 68-85. Каталог выставки «Ненавсегда». М. Государственная Третьяковская галерея, 2020, стр. 77.
