Сильвия Чолева Через жизнь, по ту сторону смерти

Места совместности, точки сближения двух болгарских поэтов были „освещены“ прожекторами двух противоположных сил. Иван Цанев, один из крупнейших современных поэтов Болгарии, отметит в ноябре 80 лет своей жизни, а Марин Бодаков, которому едва исполнилось 50 лет в апреле, покинул этот мир, чтоб переселиться в мир литературы, но по другую сторону. Несмотря на уважение к авторитету Ивана Цанева, они близко общались не только в реальности, но и в поэзии. Вторая возможность уже является единственно вероятной.

Марин Бодаков, поэт

Традиционно в Болгарии смерть становится поводом для пробуждения поэтами и писателями в общем-то довольно глубоко задремавшего интереса болгарского читателя к местной литературе. Так получилось в этот раз после смерти поэта Марина Бодакова, хотя он обладал при жизни большой популярностью, но как бы ее было больше при всех прочих его превоплощениях – литературного журналиста, редактора, критика и издателя, академического преподавателя, граждански активного человека… В отношении своей поэзии он вел себя особенно скромно, без амбиций, критически к себе. Так он понимал фигуру поэта в сегодняшнем шумном и устремленном к коммерческому успеху мире – жить в тишине. 

А в самом деле поэзия была сердцевиной того, что он сделал до своего ухода с этой земли. Марин Бодаков „контрабандировал“ (по его собственному слову) поэзию в свою работу, в свои отношения с людьми, во все, чего он прикасался за пределы своих конкретных обязанностей: например, при акциях Столичной библиотеки по популяризации чтения, при встречах с детьми с ограниченными возможностями в галлерее-ателье „Прегърни ме“ (Обними меня), при преподавании студентам Факультета журналистики и массовой коммуникации Софийского университета, в журналистской работе в газете „Култура“, в передаче, которую в известный период он вел в культурной программе „Христо Ботев“ Болгарского национального радио, в работе в издательстве „Точица“ (Точечка), которое создала его супруга Зорница Христова, в редактировании и презентации столь многих книг… Особенно в последнее время он ускорил все эти работы до невозможности, будто предощущал, что приходит конец.

Немалыми усилиями он пытался приобщить к поэзии максимальное число читателей. Между тем он написал восемь книг поэзии, издал книгу интервью с переводчиками, две монографии, отредактировал огромное число рукописей, написал такое же число рецензий, которые отличаются от обычных особым сочетанием конкретности и метафоричности, деликатным выражением позиции и безошибочным узнаванием таланта. 

Его широкая культура, его интересы, которые заходили за пределы литературы – охватывали музыку, изобразительное искусство, кино, театр и проч., тоже сказывались на то, что он делал. Заботливый к своей семье, он был так же заботлив ко всякому автору, поискавшего у него помощь и совет. Не щадил себя, раздавал себя неимоверно. Несмотря на это его талант поэта доминировал над всем, и он создал высокую поэзию собственной поэтики. 

Едва мы срастемся с париками примирения,

едва мы ухватимся за гиперболу, согласно которой

друзья это просто коллеги по участи

и экскурсия под сценой давно стала местом работы,

едва мы забудем, что в швейной этого помпезного театра

наперсток неба утрачен навсегда, едва… – 

и праздник страшно обрушился над нами,

перенаселенный, внезапно нас низринул.

Нет, не говори о словах, думая о другом.

Его минималистическая манера письма, тонкая, мягкая и в то же время суровая, твердая, с внутренней силой, сочетает реальность и магичность, конкретность и метафоричность. Оно вбирает в себя строгую и мрачную меланхолию, но и пульсирующее тепло. Бодаков – поэт оттенков, неосязаемого, но и неожиданно категорических смысловых развязок. Он сумел превратить в поэзию даже тривиальный быт, в котором мы живем, чтоб изторгнуть красоту из незначительного, из самого тривиального. Изначальную грусть своих стихотворений он обратил в легкость, в светлое и безмолвное обнимание, в ласку.

Ранимость поэта, его болезненную обнаженность и уязвимость, томление по любви и спокойствии, одиночество и человеческие страхи сопутствуемы неумолимым бытом и существованием в миру, который отвергает, грубом и бесцеремонном, который не терпит оттенков. В его стихотворениях часто присутствует битва, сражение (один из сборников озаглавлен „Битката за теб“ (Битва за тебя)), но и поражение. Он не раз заявлял и в поэзии (другая его книга называется „Обявяване на провала“ (Оповещение о провале)), а и в разговорах, в интервью, что он – среди побежденных и что спокойно принимает это. Такая позиция однако дает лучшую каллибровку взгляда на мир, на его раны и боли, на людей, оказавшихся либо выбравших быть на стороне побежденных. 

А я хотел петь в несчастном хоре родины:

тенор, который притворяется басом,

в меру воин, чтоб взять на себя при необходимости

даже женские, даже детские партии; 

в меру воин, чтоб остаться в тылу вышивки,

надзирать кладовые ниток,

а что вышло… Лай в иглу, лишь лай.

Умелое сочетание несочетаемостей в поэтике Бодакова порождает специфику этой поэзии, ее узнаваемость; нельзя спутать, что это написано Марином, особенно при этой, именно для него характерной, четкой ритмичности белого стиха. Здесь и запоминающиеся образы, и запоминающиеся целые стихотворения, хотя на первый взгляд – и несмотря на свою краткость – они не легкие для „разгадывания“. Но поэзия как раз тогда, когда бросает нам вызов своими тайнами, становится и близкой читателю, прибавляет к словам и то, что между ними. Такую поэзию писал Марин Бодаков, и неожиданная и безвременная смерть не только не поставила точку, но наоборот – словно ускорила желание читать и перепрочитывать его стихи. При каждом новом прочтении они раскрывают пласты смысла, вкладывавшийся в них поэтом. 

Марин Бодаков отказал издать свое собрание по поводу исполнившегося этой весной 50-летия, отказался также содействовать устроению литературного чтения. Без шума ушел, оставляя здесь свою поэзию. Нам, для нас:

Пустые вешалки 

качнулись –

колокольчики на прощание.

Археологические раскопки Ивана Цанева в его собственной поэзии

Как в каждой литературе, так и в болгарской есть авторы, которых мы признаем принадлежащими к какой-то одной „породе“, и в поэзии и в личностях не без совпадений между собой, конечно, частичных, зато в главном – в отношении к литературе. У Марина Бодакова и Ивана Цанева разные поэтики, но можно сказать, что их поэзия, равно как и личностное поведение, связаны межу собой. И одно из этих мест пересечения – это упомянутое уже желание не быть на шумном базаре литературы, стоять в стороне, как пишет в одном своем культовом стихотворении Иван Цанев: „Поменьше говори, / поменьше говори / и, если можешь – правду лишь“. Так именно он подошел к своей недавно вышедшей книге избранных стихов „Археологически разкопки“ (Археологические раскопки). 

Внимательно и с аккуратностью самокритичный Иван Цанев, который неустанно перередактирует свои произведения в желании сделать их совершенными, „перевыбрал“ что именно будет содержать его юбилейная книга – в конце ноября у него круглая дата – 80-летие. Во время господства соцреализма называемый „тихим“ поэтом, на протяжении многих лет он не только сумел устоять разным литературным „бурям“, но и сохранить свой бескомпромиссный взгляд на мир и литературу. Он сумел с упорством и дистанцируясь от толп сохранить свой талант и утвердить свое имя человека принципов и одного из лучших болгарских поэтов.

Как подошел Иван Цанев, чтоб суметь собрать в небольшую по объему антологию лучшее из того, что началось в 1968 г. сборником стихов „Седмица“ (Неделя) и насчитывает уже около 20 книг? Снова тщательно и аккуратно, как пчела, которая собирает мед с каждого цветочка. 

Как раз пчела и дерево превратились в отличительный знак поэзии Ивана Цанева, из-за быть может самых известных его стихотворений, „Епитафия на пчелата“ (Эпитафия пчеле/пчелы), „Дърво на хълма“ (Дерево на холме) и „Здравей и сбогом“ (Здравствуй и прощай). Они присутствуют и в этой скупой, даже скряжнической, авторской подборке. Поэт обособил несколько частей в этом общем хоре, так чтоб книга зазвучала цельной и единой: „Късчета от счупена поема“ (Куски сломанной поэмы), „Преизбрани стихотворения“ (Переизбранные стихотворения), „Подбор на недоизреченото“ (Подбор недовыговоренного) и цикл „Посветени сонети“ (Сонеты с посвящениями) – часть большей, вероятно следующей книги с посвящениями, – как и отрывки из критических текстов про его поэзию в конце. 

Очевидно со веменем Иван Цанев становится все строже к своим произведениям, зато книге удалось выйти и разнообразной, и вбирающей самое главное, написанное поэтом до сих пор. Наряду со знаковыми стихотворениями, здесь присутствуют и его краткие прозаично-поэтические – по его собственным словам – „недоизреченные“ „междустишия“. В них он высвободил свою философическую иронию, и они, во взаимодействии со стихотворениями из других частей книги, добиваются возможно наибольшего объема внушения. 

Начиная самыми ранними и кончая последними на данный момент Иван-Цаневскими стихотворениями цикла „Сонетов с посвящениями“, он прочерчивает в „Археологических раскопках“ целеустремленный и завидно монолитный характер своей поэзии. Как раз в стихотворении, давшее свой заголовок книге, поэт пишет: 

Видимо лишь сегодняшнее вечно. (Между прочим,

виноват ли живой, что дышание его опьяняет?) 

Мимо величественных руин стадиона

процессия младенческих колясок шествует опять,

день голубоглазый, и сколько воркующих солдатиков

пришло, может быть увидели, и наверное победили.

Вот здесь снова дороги двух поэтов Ивана Цанева и Марина Бодакова пересекаются – в этом преклонении перед жизнью, побеждающей смерть несмотря на свою тленность. Между прочим, 10 лет назад Бодаков писал в газ. „Култура“ по поводу 70-летия Ивана Цанева: „Исключительное обаяние Иван-Цаневой поэзии в том, что – мегалломанские у других авторов – в его творчестве такие слова как „дърво“ (дерево), „огнище“ (очаг) и „душа“ – это слова небольшие и полные смысла. Потому что он следует правилу: „Нам надо придерживаться конкретных вещей. Они предохраняют нас от общих мест, от больших и пустых слов.” 

17.10.21

Перевод с болгарского Йордана Люцканова