Надежда Замятина Будущее российской арктической урбанизации
В рамках нашего проекта по информационному сотрудничеству с кафедрой территориального развития им. В.Л. Глазычева РАНХиГС. Мы представляем вашему вниманию републикацию интервью специалиста в области социально-экономической географии, по маркетингу и брендингу территорий и заместителя генерального директора АНО «Институт регионального консалтинга» Надежды Замятиной, данного ей Библиотеке территориального развития.
Надежда Замятина
Специалист в области социально-экономической географии, специалист по маркетингу и брендингу территорий, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ, заместитель генерального директора АНО «Институт регионального консалтинга», канд. геогр. наук
Преподаватель курсов по проблемам развития городов и регионов Арктики, социально-экономической географии зарубежных стран, культурной географии
Начать наш диалог об Арктике и Крайнем Севере хотелось бы с понимания территориальных границ. Какие подходы существуют в России и в мире к их определению?
Да, в определенном смысле это сложный вопрос, поскольку до сих пор нет общепринятых понятий, прямых норм, закрепляющих границы территорий Арктики и Крайнего Севера. Россия вообще единственная страна в мире, у которой предприняты попытки закрепить арктическую зону законодательно. Во-первых, это «Основы государственной политики Российской Федерации в Арктике на период до 2035 года», утвержденные Указом Президента №164 от 5 марта 2020 года, где Арктика определяется как «северная полярная область Земли, включающая северные окраины Евразии и Северной Америки (кроме центральной и южной частей полуострова Лабрадор), остров Гренландия (кроме южной части), моря Северного Ледовитого океана (кроме восточной и южной частей Норвежского моря) с островами, а также прилегающие части Атлантического и Тихого океанов». При этом есть отдельная Арктическая зона Российской Федерации, определенная Указом Президента от 2 мая 2014 года №296 «О сухопутных территориях Арктической зоны Российской Федерации». Помимо этого, 13 июля 2020 года вышел федеральный закон №193-ФЗ «О государственной поддержке предпринимательской деятельности в Арктической зоне Российской Федерации», и там несколько иные границы.
В общепринятом понимании Арктика – природный регион, территория которого находится вокруг Северного полюса. Это акватория Северного Ледовитого океана с прилегающими территориями и, что немаловажно, это территория тесного международного сотрудничества с установленными правилами, курирующей международной организацией – Арктическим советом. Есть понятие «арктические государства». Арктический совет занимается координацией деятельности арктических стран: были приняты отдельные документы, определяющие правила спасения, проведения научных исследований в Арктике, причем границы прописывают в самих документах. Для прикладных задач отдельными комиссиями Арктического совета приняты свои границы Арктики – например, основанная на природных критериях граница, определенная рабочей группой по сохранению арктической флоры и фауны CAFF, или более комплексная, установленная рабочей группой по организации арктического мониторинга и оценки.
Определяя различия между Арктикой и Крайним Севером, нужно сказать, что понятие Крайнего Севера исторически, скорее всего, происходит от понятия «окраина» времен царской России – огосударствленные территории, на которых проживали инородцы с отличающейся формой управления и собственным жизненным укладом. При советской власти окраина эволюционировала в эвфемизм «Крайний Север» – территория, которая населена коренными малочисленными народами Севера. Именно благодаря этому эвфемизму у нас коренные малочисленные народы Севера вплоть до южных границ России проживают. Параллельно с этим формируются понятия Дальнего Севера и Ближнего Севера, как ни странно, в экономическом контексте. Советский северовед С.В.Славин сформировал понятие Севера как потенциальной зоны освоения. Он писал, что Север – это малоосвоенная территория, далекая от основной зоны расселения и транспортных путей, и для экономистов резон выделять Север в том, что эта территория требует особых условий хозяйствования. Таким образом, Север, в отличие от Арктики, понятие относительное, потому что, если территория будет освоена, она перестанет быть Севером в славинском варианте. Например, Сургут в меньшей степени Север: там широта примерно как у Петербурга, а признаки экономической северности постепенно исчезают.
Есть еще одна законодательно закрепленная характеристика: районы Крайнего Севера и прикрепленные к ним местности с ограниченным сроком завоза грузов. Это относительное понятие, потому что, если дорога построена, срок завоза грузов становится круглогодичным. Соответственно, эта территория исключается из понятия районов Крайнего Севера.
Ну и самый распространенный признак Крайнего Севера – льготы. «Районы Крайнего Севера и приравненные к ним местности» – еще одна законодательно закрепленная категория в нашей стране, причем она сохраняется еще с советского времени и связана с системой северных льгот, в настоящее время закрепленных в Трудовом кодексе. Очень интересна эволюция представления о том, как государство может стимулировать освоение периферийных территорий. Например, в 20-е годы ХХ столетия были штучные льготы для отдельных осваиваемых районов – например, для Мурманской области. Они носили целевой характер, очень похожий на современный механизм особых экономических зон. С 30-х до 60-х льготы действовали лишь в отдельных отраслях. И лишь после 60-х была сформирована система северных льгот, когда были открыты крупные запасы месторождений нефти и газа. Именно на этих деньгах была сформирована существующая поныне система льгот. А в массовом сознании постепенно закрепилось, что северные льготы – это компенсация за жизнь в суровых условиях. Здесь, правда, спрашивается, зачем жить в таких условиях. Да, поддержка необходима в случае, если твоя работа связана с выполнением каких-то задач государственной важности: обеспечение национальной безопасности, разработка стратегически значимых месторождений. Тогда теоретически компенсация должна быть именно за работу в конкретном месте, как это делается при привлечении специалистов дефицитных специальностей в конкретных северных городах, но не по всей же площади Севера. Главный парадокс северных льгот в следующем. Законодательно обусловлено, что северные льготы платит работнику работодатель. В советское время работодатель был один – государство. Государство и платило северные льготы. С переходом на рыночную экономику работодателей стало много, и именно на работодателях сейчас лежит обременение по обеспечению государственных северных льгот, что несколько странно. Это ставит северных работодателей в неравные условия по отношению к южным. Это большая проблема, и как ее решать, непонятно, потому что отмена северных льгот – сильный социальный удар, а, допустим, взятие их на себя государством – удар для бюджета. Сейчас наблюдается тенденция постепенного расширения официальных границ Арктики, что позволит применять вновь создаваемые льготы и на вовлекаемых территориях Крайнего Севера. Скорее всего, эта система постепенно вернется к изначальному варианту, когда льготы и компенсации будут носить целевой характер, направленный на решение конкретных задач за счет интересанта – компании или государства.
Как происходило освоение арктических территорий?
Освоение Арктики началось с расселения коренных народов. Следующая волна – российская Арктика: Пустозерск, Мангазея. Что интересно, сложилось старожильческое, многовековое русское население Севера. Например, на территории Ненецкого АО — довольно интересная старообрядческая русская колонизация. Были так называемые затундренные крестьяне на Таймыре, на Чукотке есть старинные русские села. Это XVI-XVII-XVIII века, торговля с норвежцами пушниной, северное мореплавание. Кстати, сотрудничество там, наверное, было всегда сильнее, чем на любой другой территории, кроме самых западных окраин: существовал русско-норвежский язык, пиджин, на котором говорили купцы прилегающих территорий, и, что меня потрясло, кофе в Россию попал не только с Петром I, но и через норвежских купцов. Так вот, наличие старожильческого русского населения на Севере ставит очень щекотливый вопрос о льготах для коренных народов: не совсем понятно, с какого момента можно считать народ коренным, и периодически поднимается тема о признании коренным малочисленным народом Севера, например, поморов.
Современное индустриальное освоение происходило в конце XIX века: золотая лихорадка на Аляске, строительство Кируны в Швеции, Киркинеса в Норвегии, на севере Скандинавского полуострова. И в начале XX века, во время Первой мировой войны, абсолютный прорыв – прокладка железной дороги на Мурманск фантастическими темпами. Что интересно, в новой истории практически синхронно идет индустриальное освоение Арктики. Современная экономика буквально прорывает «белое безмолвие» сразу в нескольких местах: на Аляске и Юконе, в Швеции, на Кольском полуострове (Кировск появляется вскоре после железной дороги на Мурманск), чуть позже – на северо-востоке (куда, можно сказать, перекинулась американская золотая лихорадка с Аляски) появляется в низовьях Енисея первый порт Севморпути – Игарка.
Чем исторически было обусловлено освоение арктических территорий и создание городов в таких суровых условиях?
Выход в Арктику – это продолжение освоения ресурсных районов в целом, промышленная революция, смена технологических укладов, потребность западной экономики в железе, в рудах. Очень большую роль в этом играл технический прогресс.
На рубеже XIX-XX веков в силу слабой транспортной связности поддерживать вахтовое освоение месторождений было в принципе невозможно. Тогда экономически вынужденно ставились города в районе месторождений: возникали города у месторождений, к ним практически мгновенно (сегодня даже эти темпы удивляют!) шли железные дороги, вдоль них возникали города. В России ситуация была чуточку иная. Освоение Мурманской области началось со строительства железной дороги до военно-морской базы, Александровска-на-Мурмане, конечной станцией которой стал город Мурманск (изначально Романов-на-Мурмане). И уже вдоль этой дороги были открыты месторождения апатитовой руды, возник город Кировск. Чуть более похожа на международную, как ни странно, ранняя история Магадана: это была погоня за ресурсами, за золотом. Игарка возникла для вывоза сибирского леса за рубеж.
Города ворвались в Арктику именно на волне индустриализации и потребности в природных ресурсах. Эта волна строительства городов в районе добычи природных ресурсов на Западе закончилась где-то в 60-е, а в России продолжалась вплоть до конца советской эпохи. Последние города получили свой статус в 1985-1986 годах – Губкинский в ЯНАО и еще один в Югре, Радужный. А после освоение природных ресурсов Арктики пошло вахтовым методом. Так, например, месторождения в НАО Варандей и Харьягинское были введены в эксплуатацию в 90-е, но уже никто не говорил о создании Варандейска и Харьягинска.
Таким образом, значительная часть городов в Арктике (если не брать самые древние вроде Архангельска или Колы, которая сейчас является пригородом Мурманска) – это центры, связанные с комплексным освоением сырья. Более ранние города были и более, скажем так, диверсифицированными. Развиваясь, по сути, в страшной транспортной изоляции, они создавали у себя чуть ли не полный спектр сервисных услуг. Там возникали театры, научные станции, была своя стройиндустрия, как правило, опытные сельхозстанции. Однако если до середины ХХ века для освоения месторождений требовался полноценный город, то примерно с 60-70-х годов, с развитием транспортной системы, за рубежом города строить переставали, активно внедряя вахтовый метод пребывания людей. В России продолжали строить и в 70-е, и в 80-е. Но поскольку полного самообеспечения уже объективно не требовалось, эти более поздние (и зачастую более богатые, нефтяные) города оказывались и более обделенными с точки зрения культурного богатства, более монопрофильными.
Почему в России создание городов продлилось еще на четверть века?
По всей видимости, было сразу несколько факторов. Была инерция мышления, связанная с тем, что освоение Севера – это торжество советской власти, окончание «проклятого» прошлого и преображение отсталой окраины в светлую, залитую огнями городов социалистическую территорию. Понятно, что победа социализма не могла дать обратный ход. Освоение должно было идти только в одном направлении, города могли строиться только всерьез и надолго. Идеологическое осмысление освоения Севера как борьбы с «проклятым» прошлым, по-видимому, закончилось после Великой Отечественной войны, но какая-то инерция, что города строятся всерьез и надолго, осталась. Идеологически государство ставило задачу освоения Севера – как мы сейчас понимаем, не всегда экономически выгодную. А на местах, как тогда говорили, зачастую вообще все оборачивалось идеей освоения ради освоения. Экономист Ярёменко (Юрий Васильевич Ярёменко – советский и российский учёный-экономист, академик РАН, крупнейший специалист в сфере межотраслевого моделирования и макроструктурного анализа – прим.ред.) хорошо написал про экономику того времени, что она напоминала строительство египетских пирамид: саморазвитие ведомств… Магаданский геолог Юрий Прус рассказывал мне, как это выглядело изнутри. Он руководил одной из геологических экспедиций, под его началом было несколько поселков. Перевел один поселок «на вахту», получил огромную финансовую экономию, а за это – нагоняй по партийной линии: «Тебе выдали 16 поселков, куда один поселок подевал? Мы тут боремся за увеличение показателей, за освоение Северо-Востока, а у тебя минус поселок. Ты чего творишь?!» О «проклятом» прошлом уже никто не говорил, но идея того, что освоение может иметь обратный ход, до 90-х у нас вообще не поднималась. В результате российская Арктика – самая урбанизированная. На Западе обратная ситуация: если мы возьмем научную литературу, там масса работ по Boom and Bust («взлетам и падениям») сырьевых городов, и только в последние десять лет, как ни странно, активно заинтересовались темой арктической урбанизации. Правда, в основном там идет рост не городов при месторождениях, а деловых и университетских центров. Это немного другая Арктика, «Арктика офисов».
Какие особенности северных, арктических городов можно было бы назвать?
Я бы выделила три группы. Во-первых, «столичные» города, административные центры – Мурманск, Архангельск, Салехард, Нарьян-Мар, Анадырь, Дудинка (до включения Таймырского АО в состав Красноярского края). «Столичные» города, безусловно, более диверсифицированные, более устойчивые, там больше рабочих мест, больше бюджет, очень похожи на зарубежные арктические города. Они осуществляют сервисные функции, часть из них осуществляет функции центра инноваций, знаний, обслуживает навигацию по Севморпути, полярную медицину.
Вторая группа – это города-базы комплексного освоения Севера. Исторически по типу они похожи на зарубежные ранние индустриальные города Арктики – Фэрбанкс, Кируну, но в нашей стране эти города, к сожалению, еще и «лагерные», как правило. Тем не менее они были именно многофункциональными, очень «городскими» по своим функциям базами освоения целых районов.
Сюда можно отнести Магадан, хотя формально он не в Арктике. Магадан, как ни парадоксально звучит на фоне стереотипов об этом городе, скорее был центром цивилизации Северо-Востока России, интеллектуальным и портово-логистическим центром. Это город геологов, моряков-рыбаков в первую очередь. Там уже в 60-е были Северо-восточный комплексный научно-исследовательский институт (СВКНИИ), театр, книжное издательство, которое выпускало книг больше, чем хабаровское. Города того же типа – Норильск, Воркута, Кировск. Показательна книга 1935 года по Игарке, созданная в интересах, как сейчас бы сказали, маркетинга и брендинга города: для представления города во время визита игарской делегации в Москву. Городу всего шесть лет, но там огромный перечень, что такое Игарка для нашей страны: центр образования коренных народов, радиоточка, запасная база продуктов. Если где-то на Таймыре беда с поставками, Игарка может обеспечить окружающую территорию продуктами. Это центр домостроения, центр полярного земледелия, научная станция по исследованиям вечной мерзлоты. Городу шесть лет было, я подчеркиваю, но это уже был центр всестороннего освоения Севера. Эта история заканчивается в 60-е годы: транспортная инфраструктура уже хорошо развита, а потребности в том, чтобы создавать инфраструктуру на Севере, уже нет.
Создается третья группа – целая сеть северных нефтегазовых городов. Иногда на базе старых поселков, как Надым и Сургут, иногда абсолютно новые. Вся сервисная часть при этом размещалась, например, в Тюмени, отчасти в Новосибирске и других городах. Разнообразие городской жизни было минимальным. В некоторых городах приходилось ДК маскировать в документах под склад, потому что по нормативам не полагалось столько культурных объектов на город при месторождении. Города целенаправленно делали монопрофильными. Это общая проблема промышленных городов, но для Севера она убийственна: если из монопрофильного города в Подмосковье можно приехать за расширенным досугом, а то и на работу в соседний город, то здесь в соседний город надо лететь самолетом.
Мы всегда гордились в советское время, что у нас Север более освоенный, канадцы на нас смотрели. В работах канадцев есть ссылки: «Смотрите, как в СССР, уже все получилось, какие у них там красавцы-города стоят». Сейчас мы, наоборот, смотрим на Канаду, какие у них там маленькие города стоят по 25 тысяч…
Встречали ли Вы какие-то оценки экономической эффективности таких городов?
Экономика «нефтяного» времени была основана на получении валюты. Помните понятие «валютный цех» нашей страны? Как раз «золотая» Колыма, затем Западная Сибирь. Экономика была довольно странной: чем дальше копаю, тем больше думаю, что все пошло в 70-е, когда все силы сосредоточили на получении экспортного товара, золота, нефти и газа. А в обмен покупали потребительские товары и, что хуже, то, что называлось «производство средств производства»: оборудование, машины, трубы. Если бы экспортные отрасли теоретически тянули за собой через мультипликативный эффект машиностроение… Эта задача не была решена абсолютно: мы стали закупать трубы немецкие для транспортировки нефти, японские машины для добычи золота, вентили для труб в Западной Сибири итальянские, машины «Татры». Тогда и была создана та самая нефтяная игла, на которой сидим до сих пор.
Есть такая концепция аляскинского ученого Ли Хаски – «эффект Джека Лондона». Она заключается в том, что в процессе освоения территории происходит создание инфраструктуры для дальнейшего освоения и развития территории, что позволяет существенно снизить себестоимость добычи и развивать торговлю и иные отрасли. Но вот реализовать эту концепцию в нефтяных городах никак не получается. Казалось бы, первое, что можно сделать в местах добычи нефти, это нефтепереработка. Но она экономически невыгодна, потому что проще в одной трубе вывести нефть, чем вывезти десяток продуктов нефтепереработки, каждый – в отдельной цистерне. Поэтому на Севере практически нет нефтеперерабатывающих заводов, НПЗ. Есть мини-НПЗ только в ряде городов, которые обслуживают авиационным керосином местный аэропорт, но это мелочи. Редкий случай – Норильск, где руду выгоднее перерабатывать на месте, и то уже плавку никеля перевели на Кольский полуостров.
Что сегодня происходит в этих городах с точки зрения их социального, экономического, территориального развития?
Они очень разные. Есть города растущие, во всяком случае, если брать последнее десятилетие: Новый Уренгой, Губкинский. В Норильске население колеблется. Есть города, как Игарка, потерявшая ¾ населения: было 18 тысяч человек в советское время и 4,5 тысячи сейчас. Очень много потерял Мурманск: было 400 тысяч человек, стало 300 тысяч. Очень пострадали поселки, связанные с Севморпутем: в 90-е при переходе к рыночной экономике стало невыгодно поддерживать провоз по Севморпути товаров с низкой себестоимостью, и там остался один Норникель, а потом пришли углеводороды. А экспорт, скажем, леса по Севморпути полностью прекращен.
Очень сужается возможность занятости тех, кто еще остается в этих городах или поселках. Постепенно в городах остаются только какие-то ключевые объекты, которые точно или еще нельзя сократить. Например, в Игарке это аэропорт, который обслуживает Ванкорское нефтяное месторождение, обслуживание ЛЭП, которая идет от Курейской ГЭС, охрана для Ванкора, минимальные социальные объекты: пресловутые «почта, телефон, телеграф», больница, колледж, школа, детский сад. Совхоз в плачевном состоянии. Этому способствует не только закрытие месторождений, но и законодательная база, которая на этих территориях имеет совершенно другой эффект – безальтернативный и зачастую негативный, потому что законы разрабатываются для «нормальной территории», не для Севера. Например, ввели норму, что в школу можно поставлять только пакетированное молоко. Казалось бы, забота о здоровье детей. Но Игарский совхоз это убивает полностью, потому что он раньше снабжал местную школу цельным живым молоком. А пакетированное молоко, между прочим, самолетом завозить нужно. Так либо дайте совхозу деньги на линию по пакетированию молока (он и так на ладан дышит), либо для таких удаленных поселений нужно нормы сделать более мягкими.
Население сокращается в среднем за счет оттока на юг, а приезжают, как правило, из регионов, где еще более тяжелое экономическое положение: Хакасия, Северный Кавказ, Дагестан. В ХМАО и Магаданской области проживают большие диаспоры азербайджанцев, дагестанцев.
Вы упомянули, что города, которые находились на Северном морском пути, к сожалению, не смогли найти новый вектор развития и сегодня теряют свое население. Пример Игарки наглядно демонстрирует возможные масштабы сжатия. Это особенно трагично, если вспомнить, каким изначально создавался город. Можете ли Вы привести примеры городов, которые нашли дополнительный вектор развития в суровых арктических условиях?
В первую очередь административные центры. Но это, за исключением Мурманска, исторические города, многовековые. Случаев, когда города из сырьевых преобразовались во что-то более интересное, в России я, к сожалению, не припомню. Как правило, если они созданы при сырье, они продолжают заниматься своим сырьем. Однако месторождения, как правило, живут лет 20-25, не больше. «Норникель» – исключение. По крайней мере, заявляет, что руды хватит еще на 100 лет. Сейчас таких новых месторождений нет.
Зарубежный пример – Фэрбенкс – центр на Аляске, созданный на волне золотой лихорадки. Сейчас это университетский центр и мощная военная база, по численности населения военных больше, чем ученых. Это и центр «освоенческих» услуг, то есть исследований, обеспечивающих научную базу освоения: геология, например. Там же научно-исследовательский центр разрабатывает жилье для удаленных районов Аляски в зависимости от местных особенностей, вплоть до современного переосмысления традиционного жилища инуитов. Другой центр создает схемы электро- и теплоснабжения удаленных поселений. Для меня это идеал города, который вырос на сырье и перерос в сервисный центр. Хотя по нашим меркам – город с натяжкой, 30 тысяч (не считая военных баз).
Какое может быть будущее у российских арктических городов?
По городам у нас с коллегами скоро выйдет типология арктических поселений, там самые крупные опорные базы Арктики – Мурманск, Архангельск и, как ни странно, Норильск. Норильск оказался довольно насыщенным в силу того, что он один такой безальтернативный центр для всей красноярской Арктики – у него практически нет конкурентов в радиусе 1000 километров. В силу этого он насыщен городскими услугами, в Норильском индустриальном институте работают хорошие специалисты в сфере строительства на вечной мерзлоте. Сейчас по стратегии развития арктической зоны Норильск получает статус центра исследований в этой области. Поэтому только Норильск, наверное, может стать, как Фэрбенкс, не столичным, но сервисным центром знаний, если его целенаправленно не будут запихивать в монопрофильные функции.
Скорее всего, то же самое будет с Воркутой. Она значительно больше растеряла потенциал: филиал Горного института Санкт-Петербурга закрыт, численность населения падает стремительно. В последнее время очень много пишут, что в Воркуте плохо, и все бегут. На самом деле это очень приличный город, но там остро стоит проблема реструктуризации городского пространства и сокращения поселков. Это очень больно для жителей Воркутинского кольца, как называют расположенные вокруг Воркуты поселки, но идет, что называется, классическое управляемое сжатие. Необходимо развивать те функции, которые действительно делали бы Воркуту центром окружающего пространства. Она таковой является для восточных районов того же Ненецкого округа. Это крупнейший ближайший город, куда можно обратиться за медпомощью, там есть весь необходимый функционал. Насколько я знаю, Минвостокразвития работает над тем, чтобы создать в Воркуте дополнительную «знаниевую» инфраструктуру, не терять центр освоения территории.
Видимо, при современном состоянии экономики и технологическом укладе нужно делать упор именно на «знаниевые» города, а не города при месторождении. Города при месторождении в современном варианте – вахтовые поселки. Вот здесь я абсолютно уверена. Но я категорически против того, чтобы всю Арктику перевели на вахту. Сеть городов должна быть сохранена.
Работать с убывающими городами непросто. Необходимо регулирование процесса расселения пустующего жилья. Это больной вопрос с точки зрения безопасности. А уж с точки зрения психологии – каково жить в поселке или городе, где половина домов с пустыми «глазницами»? Но, во-первых, снос пятиэтажки стоит порядка трех миллионов на Севере, и не у каждого городского бюджета есть на это средства. Вторая проблема связана с тем, что зачастую приходится расселять дома, находящиеся в хорошем состоянии. Например, когда из дома уехали, допустим, 2/3 жильцов, а пятиэтажку невозможно отдельно отапливать по квартирам, возрастают затраты на содержание городского хозяйства. Американские города не сталкиваются с такой проблемой: Фэрбенкс очень растянутый, но там автономная система теплоснабжения отдельных коттеджей (хотя это порождает другие трудности).
Как, на Ваш взгляд, нужно работать с такими городами?
Людей надо спросить. Тема очень больная. Вопрос полного расселения городов все-таки у нас, кроме как в Игарке, не поднимался, но были расселенные поселки. Например, Варандей. Жители поселка имеют квартиры в Нарьян-Маре, Кирове, но предпочитают жить на своей второй родине – там, где провели большую часть своей жизни.
Если переселять людей компактно, высока вероятность получить очаг социального неблагополучия, связанного с депрессией, алкоголизмом. В Игарке я провокационно у главврача спросила: «Что, алкоголики – половина города?» Он говорит: «Нет, ну что Вы! Треть». Даже если не треть, если десятая часть, вы понимаете, что это не про экономику. Это про социальную работу. В Игарку возят продавщиц и доярок вахтовым методом, потому что не могут найти достаточное количество местных трезвых работников. Там есть очень достойные люди, я с ними беседовала. Но в целом это уже не экономическая, а социальная катастрофа. Экономическая была 20 лет назад, а сейчас уже поколение выросло на пепелище, это очень страшно. Там нужны принципиально иные комплексные программы, нужны люди, которые умеют работать с девиантными формами поведения целого сообщества, а не отдельных личностей. Нельзя просто сказать: «Ребята, мы вам даем дома в Красноярске». Во-первых, проблема перейдет в Красноярск. Во-вторых, будут люди, которые не поедут по многим причинам. Кто-то не захочет бросать доход от рыбалки, допустим. Кто-то побоится потерять статус, попав в большой незнакомый город. Это, кстати, держит на Севере многих пожилых представителей, скажем так, креативного класса, руководителей – тех, кто обрел почет и уважение. Кем они будут в Красноярске, в Тюмени, в Подмосковье? Пожилым зачастую нельзя выезжать с Севера по медицинским показаниям. А в первую очередь – человек имеет право жить там, где хочет. Об этом важно помнить.
В Канаде был случай, когда инуитов с одного места Арктики переселили в другое место Арктики, и большая часть вымерла. Они охотились на одного морского зверя, а в новом месте этого морского зверя нет, а есть рыба, которую они не умеют ловить, потому что всю жизнь ловили морского зверя. И уже неважно, что он остался в Арктике. У человека – охотничьи угодья, доставшиеся ему от деда. Он там знает каждый куст, под которым прячется зверь. Если его переселить в другое место, он не будет знать, как охотиться и сохранять свой уклад жизни.
Государство должно осознавать свою ответственность. Важно продумать разные схемы, как обеспечить людям их волеизъявление. Если и принимается решение о расселении, оно должно быть за местными жителями. Но тут важно найти компромиссные решения. Например, если город или поселок признается экономически нецелесообразным, жителям должен быть предоставлен выбор: дать дом в другом месте или субсидию для приобретения жилья, где сами сочтут нужным. Также должно быть право остаться. Например, им реже будут завозить продукты, но предоставят большую свободу, допустим, в рыбалке и охоте. Уверена, что в некоторых случаях на это пойдут с радостью. Люди должны иметь на это право, и сделать это нужно легально, потому что в противном случае они будут жить там нелегально. Для таких решений нужна специальная нормативная база, поскольку сейчас местная власть при наличии жителей в поселке обязана обеспечить определенный уровень содержания, который она не в силах экономически обеспечивать. Вот тут и возникают конфликты и противостояние.
В пример можно привести регионы, которые стали пионерами расселения – Магаданскую область, Норильск и поселки Воркуты. Вокруг Норильска поселки были ликвидированы еще в 80-е годы. Так что, если совсем точно, управляемое сжатие пространства впервые было реализовано именно в Норильске. Сейчас на месте этих поселков ничего не осталось. И в 90-е снова встала проблема, но уже в отношении населения самого Норильска. На этот период пришлась программа по расселению трех объектов – кроме Норильска, это была Воркута с «кольцом» и Сусуманский район Магаданской области. Магаданская область очень активно с тех времен расселяется. Там закрыли часть поселков, была разработана нормативная база, которая определяет, по каким признакам поселок считается неперспективным. Исследовательница Ася Карасева из Европейского университета Санкт-Петербурга описывала, как расселяли поселок Атка Магаданской области. Там остались жить две семьи. Администрация выдавала им дизель, потому что котельную отключили. Но им позволили остаться и придумали, как обеспечить проживание. Наверное, это не худший вариант. Много случаев известно, когда выселяли «на юг» с ОМОНом.
На какие решения можно было бы еще обратить внимание?
В той же Магаданской области давно стоит тема легализации так называемого вольного приноса. Может ли человек, живя где-то на Колыме, получить в управление или в собственность территорию на отработанных месторождениях, где он мог бы собирать и мыть найденное золото. Такая практика давно внедрена на Аляске (так называемые клаймы – горные отводы) и даже позволяет развивать туризм: туристу выдают лоток, он моет золото. Аналогично – малодебитные нефтяные скважины для Западной Сибири. Мировая практика демонстрирует, что надо впустить малый бизнес. У нас скважины просто затыкают. Например, вокруг Ноябрьска несколько тысяч таких забетонированных скважин. Периодически поднимается вопрос о том, чтобы передать их в частные руки, но добывающие компании против: ресурсы уйдут. Эти месторождения компании большого дохода не принесут, но вот такие решения вполне могут на какое-то время решить вопрос экономической базы существования удаленных поселений. Хотя надо понимать, что при этом численность их населения все равно будет радикально меньше, чем в период расцвета градообразующего предприятия.
Я за то, чтобы в удаленных поселениях меры регулирования были более мягкими. Есть канадский опыт: если водишь транспорт в совсем малонаселенной местности, там менее жесткие требования к водителю по количеству часов, проведенных за рулем. Иначе все разорятся. В Бразилии в удаленных районах борются за то, чтобы электросеть была дешевой, хотя и не по общепринятым стандартам. Да, в таком случае она не совсем соответствует современным требованиям безопасности, но это единственное электричество, которое есть у фермеров на удаленных участках. Либо у них есть плохое электричество, либо у них совсем нет электричества, и подвергается угрозе их экономическая безопасность: там электричество – это насос, полив, урожай. Объективно вопрос именно так стоит. Одними жесткими требованиями проблемы не решить, будет хуже. Потому что будет нелегально.
Важно не забывать про историческую уникальность и туристический потенциал этих территорий. На Диксоне есть совершенно замечательные, с моей точки зрения, деревянные дома – здания порта, конторы по снабжению. Очень красивая сталинская деревянная архитектура, абсолютно уникальная. Знаменитая гостиница, метеорологическая станция, там целый центр из нескольких корпусов. Мне показали ключ, которым морзянка выстукивалась – про нее в песне поется, ее вся страна знала. «Морзянка», которая «поет за стеной» на Диксоне. Замечательный начальник метеорологической станции провел мне персонально экскурсию по закрытым зданиям, но это могла бы быть регулярная экскурсия. Это тоже витрина советской Арктики. Диксон имеет романтический ореол, лучше многих городов. О нем и песни слагали, и стихи писали. Но, когда я спрашивала в таймырском Департаменте культуры, в первую очередь речь идет, конечно, об охране памятников, связанных с Великой Отечественной войной. А сохранившаяся среда арктического деревянного поселка, к сожалению, вне зоны внимания. Скорее всего, эти дома просто погибнут. Сохранять деревянную архитектуру затратно. В Игарке все это практически погибло по тем или иным причинам. А тут можно было туры замечательные сделать, именно в аутентичной арктической обстановке.
Как западные государства проживали период потери населения? Насколько уникальны проблемы, с которыми сегодня сталкиваются российские арктические города?
Сжатие, интенсивное использование пространства – не наши термины, они пришли с Запада. Например, канадский город Ганьон полностью стерт с лица земли. А рядом с железорудным месторождением Квебека есть город Фермонт, и его не дали снести, потому что там есть архитектурная достопримечательность. В 60-е была построена стена, которая ограждает город от холодных северных ветров. Не просто стена, как кремлевская. Она внутри жилая. Эстетически, скажем так, на любителя, но это образец архитектуры, связанный с обживанием Севера и Арктики. Это позволило городу сохраниться, там развивается туризм. Вопрос о его ликвидации стоял, а сейчас возобновили добычу руды: конъюнктура меняется.
Яркий пример – Кируна (город на севере Швеции, богатейшее месторождение железной руды. – прим.ред.), которую просто переносят на новое место, но пригороды ликвидированы, жители переселены в более крупные города. Кируна создавалась как образцовый город, и ее переносят, а не просто ликвидируют – полагаю, в силу того что это национальная гордость. Там идет работа с населением над воссозданием среды. За рубежом в первую очередь это, конечно, решение местного сообщества, никакого госплановского регулирования. Кстати, госплан города не уничтожал. Считалось, что, если поставили, то всерьез и надолго. Почему умалчивалась тема исчерпания запасов месторождения, не очень понятно. Видимо, по политическим причинам все-таки нельзя было говорить об отступлении от процесса освоения Крайнего Севера.
Сегодня Арктика вновь приковывает к себе внимание на государственном уровне. В конце 2020 года была принята Стратегия развития Арктики до 2035 года. Как Вы оцениваете происходящее: в чем сегодня интерес к этим территориям, какие задачи и каким может быть их дальнейшее развитие?
Насколько можно судить по документу, прежде всего это обеспечение национальной безопасности. Второе – развитие добычи природных ресурсов с экспортом по Северному морскому пути. Заложен выход на положительный миграционный прирост населения арктической зоны, и это одна из самых спорных, на мой взгляд, частей Стратегии. Не очень понятно, куда пойдет миграция, потому что новые проекты по большей части базируются именно на вахтовом методе освоения. Что касается городов, там правильно уделено внимание медицине, прописывается развитие новых научных центров Арктики, и на современном этапе развития технологий это чуть ли не единственное, что во многих случаях оправдывает существование постоянных городов на Севере. Знания там требуются специфические – далеко не все можно изучать из Москвы, и в значительной степени требуется именно местное население. Однако важно учитывать разницу ближней и дальней вахты: не решат ли вахтовики из крупных северных городов перебраться в Белгород, например, за большим комфортом? Считать, что ближняя вахта решит судьбу этих городов, на мой взгляд, неправильно. Нужны более специфические причины для поддержки городов на Севере.
В том, что касается добычи, в длительной перспективе, несмотря на медицинский фактор, скорее всего, мы будем переходить к дальней вахте. Города при месторождениях заведомо обречены на гибель при исчерпании месторождения. Потомки нам не скажут спасибо, если мы сейчас опять при новых месторождениях начнем строить города. Это категорически неправильно. У нас достаточно много городов, которые могут решать все насущные задачи. Целесообразно приспосабливать, поддерживать и развивать существующие города, а не создавать новые. А вот, повторюсь, старые города лучше бы не губить, а приспосабливать последовательно для решения задач по обслуживанию новых месторождений, и не столько рабочей силой, сколько технологическими решениями. Людей для этого потребуется меньше, чем для обслуживания месторождения, поэтому мне кажется очень спорной идея остановки падения численности населения Арктики в обозримом будущем.
Как бы Вы определили ключевую задачу Стандарта благоустройства арктических городов, в разработке которого принимаете активное участие? Создать условия и удержать там население или привлечь новых жителей?
В официальных документах речь идет о привлечении населения. По факту, я думаю, Стандарт нацелен на удержание. Но это очень сложная задача. Как удержать население, если молодежь не может получить высшее образование и уезжает? Что должно произойти, чтобы выпускник после окончания университета, прожив в теплом климате пять лет, вернулся на Север на работу, кроме случаев, когда почему-то не смог устроиться на «материке»? Нужны какие-то реальные стимулы.
Если принятие Стандарта позволит «разрулить» ситуацию с брошенным жильем, это уже будет большая помощь для этих городов. На мой взгляд, увеличение населения Арктики – совершенно не первостепенная задача. Население живет там, где ему будет удобно и интересно. Если в Арктике будут интересные для участников проекты, интересные со всех точек зрения – финансовой, самореализации – люди будут жить, причем в той городской среде, которая есть, и будут бороться за то, чтобы среда улучшалась. Но есть определенная законодательная норма, которая улучшению этой среды мешает. В частности, непонятно, как расселить дома, если они не аварийные, но невыгодные по затратам на содержание из-за большого числа пустых квартир. Нужны нормы по мониторингу фундамента в условиях вечной мерзлоты, и, конечно, таких норм нет в федеральном законодательстве – оно не под Север создавалось.
Пока первичный документ Стандарта городской среды очень хороший. Команда последние года два работала, реально «расшивала» проблемы, которые десять лет ждали решения. Мы с коллегами не могли нарадоваться: то, о чем мечтали, наконец осуществляется. Теперь главное, чтобы работа над Стандартом не превратилась в тотальную стандартизацию вроде того, что все вывески делаются только из пластика такой-то марки. Тогда пойдут дополнительные затраты на то, чтобы завезти туда вывески типовые, а это для арктических городов может быть не к улучшению среды, а к разгрому бюджета.
Предполагается, что Стандарт, несмотря на то, что в названии «благоустройство», поможет решить насущные проблемы сжатия?
Да, там очень мощный посыл, учет цикла жизни города. Там заложена типология арктических городов и дифференциация мер в зависимости от ситуации – управляемое сжатие или нацеленность на развитие. И главное, что предполагается выход на изменение законодательства. Это прозвучало буквально на первой встрече.
Рассматриваете ли вы новые подходы, например, к ресурсоснабжению? Допустим, что имеет смысл уходить от централизованных сетей и делать разветвленную сеть частных блоков…
Детально пока нет. В процессе работы предполагается изучение зарубежного опыта, бенчмаркинг, но вот так, чтобы были прописаны конкретные типы сетей, я не встречала. Безусловно, это надо делать. Централизованная система теплоснабжения и прочих систем хороша для стабильного города. Если мы говорим о плотно населенной территории, типовое решение возможно. Если же население города колеблется в зависимости от экономической конъюнктуры, централизованная система теплоснабжения превращается в мину замедленного действия, цены на коммуналку растут. Но в каких-то случаях, наоборот, выгоднее централизация. В Арктике буквально для каждого поселка решение должно быть свое, потому что плотность очень низкая.
Существует ли необходимость глобально пересмотреть подходы к заселению Арктики, приспособив ее не только для временных работников, но и для авантюристов и любителей суровых жизненных условий?
Традиционно в Арктику ехали такие люди. Много раз приходилось слышать куваевские мотивы (Олег Куваев – советский писатель, геолог, геофизик, автор романа «Территория» про геологов Чукотки. – прим.ред.), что геологи идут именно за свободой. Геология была своеобразной формой бегства от государства. Что примечательно, в 2019 году в Норильске один депутат горсовета сказал: «Времена Джека Лондона уже прошли, сейчас мы сюда едем за стабильностью». Есть «Норникель» (впрочем, разговор был до проблем компании, чередой идущих с 2020 года), и все хотят, чтобы у них был детский сад, зарплата, поликлиника. В сырьевые города едут абсолютно другие люди – не за романтикой, а, допустим, с целью быстро заработать на квартиру.
На Аляску тоже ехали за высокими зарплатами, но там ощущается культ людей неуспокоенных, которые отправлялись туда за последним фронтиром. И здесь складывается совершенно определенное сообщество со своими нормами жизни. Они действительно предельно самостоятельные. Показательный пример: профессор университета Фэрбенкса живет на ранчо в глухой тайге. Поворот от магистральной дороги к ранчо он прокладывал за свои деньги. У нас есть люди, которые к этому готовы, но вот так резко взять и «организовать Аляску» на нашем Севере не получится в силу социокультурных особенностей. Идея в том, что Север желательно не «причесывать» под одну гребенку и не пытаться сделать его не-Севером, а признать, что это особая территория для особых людей, которые знают, для чего они живут на Севере. Для этого нужны определенные законодательные рамки, которые позволяют людям жить в пределах законности, но несколько отличающиеся от правил, по которым живут плотно населенные территории, потому что там условия очень специфические.
И это системная проблема, потому что представить, что в каких-то частях России особые нравы – почти крамола. На уровне федеральной политики считается, что у нас ценности общие, единые. Признав, что в каком-то регионе живут люди с особым психотипом, можно и обвинение в сепаратизме схлопотать. В романе Куваева «Территория» есть замечательный момент, когда опытный геолог говорит молодому: «Если вы в вашем возрасте будете ориентироваться на то, что принято и что не принято, то вы не состоялись». В экранизации 1978 года диалог немножко сглажен: «Если вы будете ориентироваться на то, что принято и что не принято, вы не геолог». Это четко фиксирует нишу, где позволялось жить не по правилам. Геология была нашей внутренней Аляской, как условная свобода. А современная Арктика, наоборот, супергосударственная. Но в таком случае принято парировать: «Тогда должна быть супергосзарплата».
Несмотря на сложности и суровые условия, арктические города продолжают свое существование. Могут ли они выступать бенчмарком для других российских городов? Если да, то в чем?
Во-первых, это города, которые сталкиваются с быстрым ростом или с быстрым сокращением населения. Быстрый рост – это столичные города. Промышленные города – сжатие городского пространства. Моя идея в том, что арктические города – это естественная лаборатория развития города. Они интересны для изучения законов урбанистики, потому что все процессы обнажены: если мы говорим о сжатии пространства, то проблема стоит настолько остро, что видна со всеми своими отрицательными последствиями.
Во-вторых, в этих регионах, по сути, вынужденно идет отработка технологий по адаптации мигрантов. Если не работать с ними, это может перерасти в очень серьезную проблему. Традиционно Север всегда был оплотом дружбы народов. Суровые условия способствовали взаимопомощи. Классика, когда любой остановится на дороге, подвезет. Очень распространены практики, требующие в какой-то степени самопожертвования и большого доверия. Например, бывают зимники, где могут встретиться два автомобиля лоб в лоб, а ширины, чтобы разъехаться, нет. Тогда включается правило: кто менее тяжелый, тот и сваливается. В буквальном смысле жертвует своей машиной, сваливается с дороги. Тяжелый, согласно неписаному правилу, проезжает, а потом его вытаскивает, потому что, если свалится, допустим, «Урал», его уже никто не вытащит. Так вот, на современном Севере нередко жалуются, что все эти негласные законы уходят в прошлое. Идет очень сильная ротация населения, местные неформальные институты не успевают восстанавливаться, но Север вынужден за них бороться и находить способы сохранения своих законов. Здесь адаптация мигрантов – не про толерантность, а про жизнь. И какие-то механизмы «переваривания» гигантских с точки зрения Центральной России объемов ротации населения с трудом, но формируются.
Это многим городам стоит взять на заметку.
У меня есть давняя тема «Экстремальные города», потому что здесь арктические смыкаются с пустынными городами, но это не для России. На международных арктических конференциях докладчики часто выступают по Аризоне, по Австралии, и мы видим, что проблемы одни и те же: затраты на отопление, затраты на охлаждение, кондиционирование. Параллелей очень много. К нашим арктическим городам большой интерес со стороны зарубежных коллег, статьи пишутся пачками. За рубежом городов в Арктике меньше, расположены они в более мягких условиях, а те, что в жестких – поселки по нашим меркам. Феномен арктической урбанизации в подавляющем большинстве российский, и мир учится на уроках развития городов в арктической зоне у России – тот случай, когда действительно у нас до сих пор учатся с интересом. Так вот, опыт арктических городов применим к городам пустынным, горным – экстремальным с самых разных точек зрения. Эта тема бесконечна.
Беседовала Майя Свистухина
Источник: Библиотека территориального развития.
