Роман Шорин Завершённое

1.

Какое-то время назад я испытывал пиетет перед тем, что в нашей культуре обозначается как законченное, завершённое, целостное. Если о чём и стоит философствовать, так только об этом, решил я. И мне представлялось, что именно завершённость – главное в завершённом, именно законченность – главное в законченном и именно целостность – главное в целостном.

«Завершённое» – у меня, если честно, даже сердце замирало при произнесении этого и подобного ему слов вслух или про себя: еще бы, ведь, как мне казалось, если вдуматься в этот термин как следует, то откроется вся глубина – самая сердцевина – того, что им обозначено.

Не будем вдаваться в детали того, сколь долго продолжались моя завороженность завершённостью завершённого и законченностью законченного, прежде чем меня посетила догадка. Однажды я, наконец, увидел, что столь дорогие мне качества «не с неба свалились», но рождены в результате не вполне оправданной операции, а именно – сопоставления, соотнесения. Завершённое является таковым в сопоставлении с недоделанным, частичным, промежуточным, половинчатым. Завершённое является таковым в пику незавершённому. И если частичное и половинчатое рядом с завершённым не ставить, его завершённость теряет свою актуальность, перестает иметь значение, отступает на задний план и еще дальше – за линию горизонта.

А если ставить, то, соответственно, наоборот. Стало быть, ставить или не ставить – вот в чем вопрос. Впрочем, не такой уж и сложный. Не в том ли выражается завершённость завершённого, что оно «вправе» быть само по себе, не нуждаясь в соотнесениях и не выводясь через что-то иное? Завершённому явно должно быть достаточно самого себя: если оно нуждается в привлечении чего-то стороннего, о завершённом ли идет речь? Завершённое не будет таковым без свободы от контекстов. По большому счету, завершённое – как и целый, цельный мир – это всё, что есть, а всему попросту не с чем сопоставляться или сравниваться. Либо, опять же, никакое это не всё.

Итак, недоделанному, неполному и частичному просто не возникнуть рядом с завершённым. Хотя бы потому, что никакого такого «рядом» нет и в помине. Завершённое есть безотносительно чему-либо. Но тогда такая его характеристика как завершённость в силу своей относительности не должна быть определяющей. И – заодно – имяобразующей.

Уделяя внимание тому, чья завершённость – едва ли не самое пустяковое в нем, именно как завершённому, я был обращен к его несущественной или даже несуществующей стороне, несущественному и даже несуществующему аспекту. Я принимал его – то, что называл завершённым, – за что-то другое, коль скоро меня интересовало в нем самое малозначимое – его относительное качество. Самое малозначимое, потому что, по большому счёту, завершённое ни в каких отношениях ни с чем не состоит и может сопоставляться с чем-либо лишь как условность, придуманная моим интеллектом.

Я испытывал пиетет перед совершенно незначимой характеристикой того, что уже нельзя обозначить как завершённое. А если говорить о его значимых характеристиках, то их попросту нет. У него вообще нет никаких характеристик, поскольку нет и его самого – да, нет как выделимости, как «чего-то», как явления-в-мире (ведь оно само – целый или полный мир), но тем не менее. Кстати, качества и характеристики могут быть исключительно относительными. Абсолютных характеристик не бывает.

Выходит, неверно говорить, будто я принимал нечто за что-то другое. Все куда более печально. Я принимал за нечто – ничто, «не что-то». Завершённость – незначимый аспект не чего-то, а «не чего-то». Собственно, потому и незначимый – потому что у «не чего-то» не может быть аспектов: ни значимых, ни незначимых – никаких.

В общем, будучи более или менее честным и напористым в своих философических штудиях, я сделал аж два шокирующих открытия. Первое из них состояло в том, что завершённость – третьестепенный, если не дальше, аспект «завершённого» (за неимением лучшего варианта, беру этот термин в кавычки). Второе заключалось в том, что никакого «завершённого» – как объекта познания, как внеположности – и нет вовсе.

Признаться, оба эти открытия оказались пробуксовкой на месте, ведь вышеозначенное «не что-то» продолжало маячить передо мной именно как объект или внеположность. Чтобы такой лжеобъект прекратил свое существование, требуется – ни много, ни мало, – чтобы прекратился и его субъект, то есть я, под стать своему объекту столь же ложный и надуманный.

На то, что с субъектом «не чего-то» явно есть проблемы, указывают, например, странности, на которых я ловил себя по ходу сочинения этих заметок. Так, заявляя о невозможности как-либо охарактеризовать завершённое, да еще подкрепляя свое заявление столь «железобетонной» причиной как «было бы что характеризовать», я испытывал то, что не должен бы испытывать, а именно так называемую радость познания: кто-то во мне по-прежнему полагал, будто подобного рода открытиями продолжает постигать, пускай уже неведомо что и даже вообще «не что-то». Даже отмечая про так называемое завершённое, что ухватиться здесь не за что, я словно бы делал важный шажок к его схватыванию. Даже подчеркивая, что, говоря о завершённом, говорят ни о чем или не о чем-то, я словно бы осуществлял познание, хотя, казалось бы, познается исключительно нечто, что-то.

Как ни странно, в том, что это так, убеждала не только мысль, но и сенсорика – ощущение, что я действительно вкапываюсь вглубь, действительно преодолеваю поверхностный слой и иду дальше. Ощущения и чувства обычно надежны, они не подводят, и единственное, в чем «ошибается» данное конкретное ощущение, так это в том, вглубь чего я вкапывался.

Я действительно глубже вникал – чувство не обманывает – правда, всего лишь в то, что выше было названо внешними, незначимыми аспектами (причем не чего-то даже, а «не чего-то»). Ощущение движения вглубь имело место, однако ощущение «не понимало», что удостоверяет не более, чем движение вглубь несущественного, что преодолена не вся поверхность, а всего лишь кромка поверхностного слоя, который может иметь свою глубину. Такая невольная и даже забавная иллюзия. А вот что совсем незабавно, так это уверенность «кого-то во мне», будто, вскрывая нечто как ничто (как «не что-то»), я продолжаю это нечто постигать, хотя, по идее, от него уже ничего не осталось.

Итак, невозможно мыслить «не что-то» иначе, нежели как «что-то». Поэтому в идеале вообще не должно быть открытий, подобных тому, что завершённое – это не только не совсем завершённое, но и вообще не совсем «что-то». С другой стороны, они неизбежны, потому что культура наполнена понятиями, отсылающими отнюдь не к явлению-в-мире (к которому только и можно отослать), но к тому, что уже не предполагает окружающей его среды.

Неизбежно и периодическое появление тех, кто вскрывает какой-либо из таких обманов, причем лишь затем, чтобы попасть в ловушку другого, из которого уже не выбраться. Потому и сказано, что ложный объект удаляется в паре со своим субъектом. Как это происходит? Вряд ли это тот вопрос, которым уместно задаться. Тем более, тому самому субъекту выдуманного объекта, который, по большому счету, такая же выдумка,

как и этот объект. Как исчезают выдумки? Как прекращается ложь? Наверное, никак. Никак не прекращается, поскольку ложь – это то, чего в действительности и нет.

Между прочим, ничего из этого никому (ни мне, ни читателю) понимать уже не нужно, поскольку все это – не более чем продолжение вышеупомянутой пробуксовки, у которой нет и не может быть конца, по крайней мере, пока есть горючее, которое ее обеспечивает. Но этот так – догадка из разряда «слышать звон, да не знать, где он».

2.

«Завершённое. Только представьте себе – завершённое! Осознаёте, насколько это замечательно? Завершённое. Чувствуете, насколько это существенно? Какое незаурядное, удивительное свойство – завершённость! Завершённое – значит окончательное, непреходящее, подлинное, воплощающее собой полноту. Впечатляет, не правда ли?»

Некогда я готов был восклицать так подолгу.

Однако, поостыв со временем от этой горячки, я не мог не обнаружить, что восклицаниями «завершённое, завершённое!» подчеркивается не что иное, как отсутствие недоделок, лакун, изъянов. В таком случае, закономерен вопрос: какой смысл напирать на отсутствие изъянов, коль скоро с ними действительно покончено? Все – их нет, и раз это действительно так, нечего про них даже вспоминать, нечего к ним возвращаться.

Понятия завершённого, подлинного, воплощающего собой полноту только выглядят положительными, утвердительными, самостоятельными. В действительности все они зависимы и указывают не на то, что есть, а на то, чего в том, что есть, нет. Завершённое – не более чем не-недоделанное, подлинное – всего лишь не-мнимое, полное – ущербное, просто в обратном смысле.

Лишь испытывающий дикую жажду оценит плавательный бассейн как источник питьевой воды. Так и напирать на завершённость «завершённого» будет тот, кому оно в новинку, кто погряз в половинчатом, условном, ненастоящем. Пока что он видит не само «завершённое», а лишь его отличия от всей этой скверны. Но стоит ли учитывать такое скороспелое мнение? Может, пусть он сперва освоится или, согласно предложенной выше аналогии, утолит жажду и тогда увидит в бассейне уже резервуар для плавания, а не сосуд для питья?

Все, жажда прошла, время изъянов и ущербности кончилось, словно и не бывало. Есть же такой эффект, что гармония, едва появившись, отменяет прошлое, оказываясь тем, что было всегда. Или что органичное настолько органично входит в нашу жизнь, как будто было и вчера, и дальше, а то, что его не было – лишь казалось. В таком случае, стоит ли напирать на то, что на дворе теперь – завершённость, то есть безызъянность? Эта отсылка к прошлому уже неуместна, тем более что и не было никакого прошлого.

Кто старое помянет, тому глаз вон. Если ущербного, кривого, неполного, половинчатого и условного больше нет – так и черт с ним!

И вообще, не начинать же отсчет с наличия не пойми чего. Отсчет начинается с появления чего-то реального. И здесь нельзя не заметить, что «нечто реальное» отнюдь не из числа того, что появляется. Появляется то, чего раньше не было. Появляется то, на что есть внешняя причина, то есть несамостоятельное, половинчатое, условное – нереальное, в нашем случае. В свою очередь, реальное актуализируется вне зависимости от внешних условий. В таком случае, почему бы ему не быть актуализированным с самого начала?

Подлинно завершённым будет больше-чем-завершённое. Подлинно завершённое должно быть выше своей завершённости, должно ее преодолевать, отбрасывать. Больше того, преодолевая свою завершённость, оно преодолевает и себя самое, переставая быть чем-либо (из числа чего-либо), исчезая как явление-в-мире. Обрести завершённость – примерно то же, что и прекратиться, пропасть с радаров (впрочем, можно ли говорить о завершённости как о том, что обретается или что обретают, – большой вопрос).

«Обратите на меня внимание!» – данного рода призыв всегда исходит от незавершённого. Незавершённому обязательно чего-то надо, поэтому оно всегда заметно, всегда на виду, чтобы его не забыли, учли, когда что-нибудь будет раздаваться. В свою очередь, завершённому настолько ничего не надо, оно настолько тихо и не выпячено, словно его и нет. Его не отыскать, не обнаружить, не вычленить из «окрестного пейзажа» (впрочем, если есть окрестности, есть и то, окрестностями чего они выступают). В общем, оно есть так, словно его – нет. По крайней мере, как выделенного, выделяемого, собираемого в «нечто».

Как было сказано выше, тому, кто долго маялся среди незавершённого, в «завершённом» прежде всего будут важны его отличия от ущербного, условного и мнимого, а до него как такового ему пока дела нет. И в этом он подобен жаждущему, что сначала узрел в плавательном бассейне емкость с питьевой водой, и, лишь напившись, распознал, что это – место для плавания. Теперь самое время указать на то, что между обозначенным как завершённое и плавательным бассейном имеется принципиальная разница.

Когда кто-то принял бассейн за что-то другое, и лишь потом увидел его именно как бассейн, он сначала обратил внимание на одни его внешние или относительные характеристики, а затем заметил другие, более адекватные, но тоже внешние и относительные. Всякий объект или феномен определяется через свои особенности – свое отличие от другого. И не только определяется, но и сводится к ним (потому и определяется). Соотнес объект с чем-то еще: считай, познал его. Нет бассейна самого по себе. Соответственно, вот и разница между бассейном и завершённым: у бассейна есть правильные особенности, а у завершённого всякая особенность будет результатом соотнесения с тем, чего нет, что несущественно. Видеть что-то – значит видеть его особенности. Поэтому увидеть завершённое как оно есть, увидеть завершённое как таковое – нельзя. Ведь «как оно есть» означает «вне соотнесений». И это обидно лишь при условии непонимания, что завершённого – по крайней мере, как подобного бассейнам – нет и быть не может.

Соответственно, и видеть в завершённом что-то иное, нежели то, что оно собой представляет – невозможно тоже. Ведь собой оно не представляет ничего. Стало быть, тот, кто якобы увидел в «завершённом» не более чем безызъянность, увидел безызъянность не в этой «нечтойности», а в чем-то таком, что оказалось всего лишь наименее ущербным, условным и половинчатым по сравнению с остальным.

Как был убежден тот, прежний я, завершённость – это великое качество, необычайная особенность. Но ведь, строго говоря, все, что имеет те или иные особенности, скорее заурядно. По крайней мере, его достоинства относительны, то есть являются таковыми в сравнении с чем-то еще. Подлинное величие проявилось бы в несравнимости, хотя… Несравнимое тоже не может быть великим, поскольку величие – явно относительная характеристика. А что великого в относительном? Великим должно быть абсолютное. Хотя… Снова иду на поводу у привычки и угодливо предлагаемых языком ложных подсказок. Как же оно может быть великим? Оно же совершенно само по себе. Величие – это всего лишь оценка, данная извне. Причем данная тому, что предполагает своего оценщика, и вообще есть ради того, чтобы его оценили. Короче говоря, заурядному.

Момент или аспект завершённости в том, что я называл завершённым, представлялся мне настолько существенным, что мимо него никак нельзя пройти мимо. Важно, чтобы он был признан, чтобы ему было воздано должное. Но кем? – спрашиваю себя тогдашнего я теперешний. Тобой? В таком случае «завершённое» подобно вышеупомянутой заурядности, что предполагает своего оценщика. И существует не столько само по себе, сколько для того, чтобы произвести на тебя впечатление.

Кажется, я улавливаю ответ на сказанное, который дал бы тот я, что восклицал в свое время «завершённое, завершённое!». «Хорошо, соглашусь, что наряду с завершённым я – лишний, но пусть хотя бы само завершённое знает, что оно – завершённое. Это обстоятельство не должно остаться незамеченным, пропасть втуне. Оно должно быть известным».

Браво, браво! Какое благородное самоотречение, какая похвальная сознательность! И заодно – совсем непохвальные глухота и слепота. Ведь – говорю я себе тогдашнему –завершённость того, что ты называешь завершённым, – это еще цветочки. Это, можно сказать, мелочи, по сравнению с основным, центральным качеством обозначаемого тобой как завершённое. По сравнению с тем, какое оно в главном.

«Какое же это качество? Какое оно в главном? Говори скорее, не томи!» – слышу я себя тогдашнего и чувствую, как весь он обращается в слух.

А вот какое. Обозначенное тобой как завершённое – никакое.

Что? Не восторгаешься? Даже не стремишься этого качества отметить? Не переживаешь, что оно останется незамеченным, безвестным? Не считаешь трагедией то, что этого никто не узнает, даже оно само? Допустим, оно не знает, что оно – никакое; допустим, мы не знаем, что оно – никакое; так ведь и не надо знать, не так ли? Знать-то, выходит, нечего. Разве что-то теряется от незнания, какое оно, если оно – никакое?

Ты внимаешь ли? Что с тобой? Ты растерян, смущен? Ты ничего не понимаешь? Я, признаться, тоже.

И заодно я должен признаться еще кое в чем – в обмане. «Никаковость» – это вовсе не центральное качество. Оно такое же периферийное, как и твоя любимая завершённость. К тому же, органичней, чтобы никаким было не нечто, а ничто. Нечто всегда какое-то. Никакое лишь ничто. А также «не что-то». А про ничто, равно как и про «не что-то», уже не скажешь, что оно – никакое. Потому что говорить здесь не про что: нет того, про чью «никаковость» можно говорить.